Короче, значит, День Победы. Встал я с утреца, покурил слегонца, а
тут мне звонят с тринадцатой школы. Говорят, Витюха, елы-палы, ну, так
мы тебя сегодня ждем. Я говорю: нормально, да. Только проснулся, а меня
уже ждут. Конечно, надо к ним зайти. Одеваюсь и рулю в тринадцатую
школу.
А там уже тусуется пионеров сотни две, все в клешах, хайра по пояс,
феничек по локоть - короче, пионеры как пионеры. Нормальные себе
пионеры. И пионерки есть такие, очень неплохие пионерочки. Думаю, надо
как-то с ними познакомиться. Не хер тут олдовостью страдать, когда
кругом такой прикольный пипл тусуется. Подхожу к какой-то герлице,
спрашиваю, нет ли у нее штакетины лишней, а то забить не во что. Она
говорит: сейчас у чуваков спрошу. Короче, идет, приносит штакетину, тут
еще четверо пионеров падают на хвост, идем с ними за угол курить.
Тут за углом происходит беседа. Они меня спрашивают: чувак, а ты
откуда приехал. Я говорю: нормально, да. Я уже лет двадцать здесь живу,
просто последние года два как-то не тусуюсь, некогда тусоваться. А они
говорят: так ты, наверно, со всей олдой тусовался. Ну да, говорю,
тусовался. А они спрашивают: а знаешь ты такого чувака Джона с шестьсот
второго? Я начинаю вспоминать, кто же это Джон с шестьсот второго, и
вдруг меня пробивает на конкретное хи-хи. Потом я встаю с пола. Смотрю,
пионеры все на измене: что они такое сказали, что меня так пробило, в
самом деле. Говорю: ништяк, чуваки, все нормально, да. Потому что Джон
с шестьсот второго - это я на самом деле. Они говорят: клево! А мы тебя
тут ждем уже часа два. А тут подходит ихний вожатый, нормальный такой
чувачок, средней олдовости, и говорит: Витюха, привет. Пошли,
расскажешь нашим пионерам, как ты в сопротивлении участвовал.
Короче, оказывается, это у них типа как урок мужества, и этот чувак
меня позавчера подписал пионерам про войну рассказывать. И вот мы все
приходим в актовый зал. Вожатый говорит: пипл! Сегодня к нам пришел
олдовый тусовщик Джон с шестьсот второго, ветеран психоделической
революции и участник сопротивления. Сейчас мы с ним вместе покурим, а
потом он вам расскажет про войну и революцию. Тут пионеры все достают
свои косяки, вожатый угощает меня своей травой. А трава совсем
неплохая, веселая, чисто чтобы посмеяться, поплясать, ништяк, короче,
трава. И вот я говорю: клево, чуваки, нормальная у вас трава. А сейчас
я вам расскажу, как я в сопротивлении участвовал. Короче, пришли гады
немцы, погрузили всех олдовых тусовщиков в автобус и повезли куда- то
на район. Говорят: будете узкоколейку строить. А мы говорим: ништяк,
ништяк. Сейчас покурим и будем строить.
Тут вожатый меня в бок толкает и шепчет: Витюха, не гони попсу. Они
же этот анекдот еще в первом классе слышали. А я говорю, ладно. Тогда я
им другой анекдот расскажу. Про пожарников. А вожатый говорит: мы же
договаривались, что ты про войну расскажешь. Как оно на самом деле
было. Ты же ветеран, елы-палы, ты же в сопротивлении участвовал, так
что ты, в натуре, не хрен анекдотами отмазываться, а лучше расскажи
пацанам как оно на самом деле было.
Слушай, говорю, ну, ты гонишь, в натуре. Как будто я помню, как оно
на самом деле было. Это же не вчера было и не позавчера, а очень много
лет назад это было. Мы тогда еще совсем молодые были, с галимой двоечки
вчетвером убивались в полное гамно. А гады немцы как пришли и сразу
устроили конкретную оккупацию. Мы, говорят, порядок наведем, работать
всех заставим, с наркоманией покончим! Во, бля, фашисты! Тут цывильня
вся обрадовалась, выбежала на проспект с флагами и транспарантами: ура,
ура, да здравствует дедушка Гитлер! А мы сидим в скверике и думаем:
гоните, фашисты сраные! Мы, наркоманы, будем сопротивляться до
последнего!
А сопротивляться - это вам не хвост собачий. Они же, гады немцы,
сразу всю траву на районах выкосили, все точки позакрывали, а наркомана
как увидят, сразу тащат в газовую камеру. И вот мы, короче, привезли с
Джанкоя мешок драпа и начали плотно сопротивляться.
Но тут, конечно, были свои трудности. Вы же знаете джанкойскую
траву, она же шлемовая конкретно. Как пыльным мешком по голове. Такую
траву каждый день курить - это же самоубийство. Во-первых, грузит,
во-вторых, крышу срывает на раз, и потом измены, ну, короче. А мы ее не
то что каждый день, а по три, по четыре раза в день. Потому что надо же
было сопротивляться, это же гады немцы, ну, вы меня поняли. И вот мы
круто сопротивлялись. Первую неделю еще какие-то приколы были, а потом
такая шиза покатила! Прикиньте, чуваки: иду я домой, а тут мне дерево
дорогу перебегает. А на дереве гады немцы с гамнометами сидят и только
по мне: тра-та-та-та-та! Ну, я под бордюр залег, и ползком вдоль
обочины, вдоль обочины, вдоль обочины - а тут они слева заходят и
говорят: эй, русиш швайн, а чего это ты тут ползаешь? Я им говорю:
устал я немножко. Сейчас вот отдохну и дальше пойду как все нормальные
люди. А они говорят: о! Да ты, наверное, наркоман? Я говорю: нет! я не
наркоман! А они спрашивают: а почему тогда у тебя глаза такие красные?
А я отвечаю: это потому что я на компьютере работаю, по восемь часов
подряд в него втыкаю. Вот почему у меня глаза красные. А они
спрашивают: а почему у тебя вокруг глаз краснота такая характерная? А я
отвечаю: потому что это у меня аллергия. На майонез. Тогда они
спрашивают: а почему это у тебя марихуана из кармана сыплется? Я
отвечаю: какая марихуана? Нету у меня у меня в кармане никакой
марихуаны. Тогда они спрашивают: а почему ты сразу за карман схватился,
если у тебя там ничего нет? Смотрю - а я и в самом деле за карман
схватился, как будто дырку затыкаю. Вот так вот меня, короче, гады
немцы расшифровали.
Привезли они меня в свое сраное гестапо. А Мюллер даже смотреть на
меня не захотел. Буду я еще, говорит, на каждого наркомана смотреть. В
газовую камеру его! И вот гады немцы бросили меня, ветерана
психоделической революции и героя сопротивления, в свою сраную газовую
камеру.
Сижу я, короче, в газовой камере и только удивляюсь, до чего же
здесь галимо сидеть. Окон нет, сесть не на что, духота страшная, гамна
по колено, трупы какие-то валяются, еще и газом воняет! Во, думаю, суки
фашисты! Небось, у себя в Германии везде чистота и порядок, а тут, бля,
срач такой развели, прямо хуже чем в сортире. И вдруг слышу: Браток! А
нет ли у тебя планцюжка хотя бы на пяточку?
Я говорю: конечно, есть. Потому что у меня был тогда пакаван целый,
корабля на три. А они говорят: нам столько не надо, нам чисто на пару
хапок. Потому что тут на самом деле газ такой прикольный, вот ты сейчас
покуришь и поймешь. Короче, хапнули мы с ними по пару раз, и я только
смотрю - ох! Вот это, бля, приход! Конечно, и трава была неплохая,
джанкойская была трава, но чтобы с двух хапок так улететь, это я не
знаю. Это надо чистый гашиш курить, наверное, чтобы с двух хапок так
улететь.
Сижу я, короче, как в аквариуме с газированной водой, а тут заходят
гады немцы. Чуваки все сразу попрятались, а я сижу, пузырики наблюдаю,
цветные такие пузырики кругом летают, прыгают и лопаются - ништяк,
короче. А тут заходят гады немцы и говорят: у, сука! Еще живой! Я им
говорю: сами вы суки подзаборные, галимый вы народ, короче. Это ж надо
так по жизни ни в что не врубаться! Заходят, дебилы, сапогами тут
стучат, матюкаются... Ведь вы же, $$ вашу мать, не папуасы голозадые,
вы же, $$ать вас в сраку, культурная нация в конце концов, где же ваша
культура поведения. Ну, тут им стыдно стало, они все скипнули, а потом
возвращаются с Мюллером и Шелленбергом. Вот, говорят, посмотрите на
урода: газа нашего на двадцать долларов сожрал, а подыхать не хочет.
Еще и культурной нацией обзывает. Мюллер сразу же отдает приказ:
расстрелять! А Шелленберг ему говорит: обожди, партайгеноссе.
Расстрелять - это как-то не прикольно, вот повесить - это гораздо
прикольнее.
Тут я говорю: вот уж, не пойму, в чем тут прикол. По-моему, что
расстрелять не прикольно, что повесить тоже ни фига не прикольно. А они
говорят: а тебя вобще никто не спрашивает. Я говорю: вот и напрасно.
Потому что надо было бы спросить. Я же, $$ать вас в сраку, уже лет
двадцать тут живу, я же олдовый чувак, ветеран психоделической
революции и герой сопротивления. А они говорят: нам по хер, мы фашисты.
А я говорю: нет, вы не фашисты. Вы инвалиды на голову. Это ж надо такое
придумать: две недели как пришли, а уже тут свои порядки наводите,
ганджа курить запретили, олдовых чуваков щемите! А ну, говорю, валите
на $$$ в свою вонючую Германию! А они говорят: сейчас, сейчас. Уже
разогнались, говорят. И смеются. И затворами щелкают, противно так,
некайфово как-то щелкают. Эх, думаю, $$ твою мать... Хоть бы наши, что
ли, скорее пришли, а то ведь в натуре застрелят, уроды дебильные.
А тут как раз наши идут, человек десять. Подходят и говорят: эй,
гады немцы! А это еще что за беспредел? Тут немцы начинают скулить: а
чего он первый матюкается? Он же нас первый на $$$ послал, он же
неправ, в натуре. А наши говорят: пацаны, только не надо тут под
дураков косить. Если Джон с шестьсот второго вас на $$$ послал -
значит, надо идти, ясно? Дружно и с песней. И чем скорее, тем лучше.
Тут немцы дружно строятся в колонну по четыре и без лишних базаров
маршируют в свою Германию. Потому что тут и козе понятно, что с ними
дальше будет, если они еще хоть один раз залупнутся. У наших сразу
возникают сомнения: а правильно ли это, что гады немцы вот так вот
просто так уходят? Может, надо бы им хотя бы под зад надавать, чисто
для профилактики? А я говорю: чуваки, не напрягайтесь! Пускай себе
уходят, и мать их так. Сегодня ж праздник у нас какой, елы-палы. День
Победы у нас сегодня. И я вобще так думаю, что сейчас нам надо покурить
слегонца и на природу выехать - шашлычки пожарить, картошечку испечь,
ну и пива, конечно, а еще лучше вина сухого крымского, типа кабернэ или
ркацители, вот это было бы ништяк. Потому что оттянуться же надо по-
любому после такой, бля, тяжелой войны. Надо же, в натуре, когда-нибудь
по-нормальному оттянуться.
